Печальной памяти «суды над богом», взрывы храмов, репрессии в отношении священнослужителей, Волга с плывущими по ней иконами, под которыми «воды не было видно», — все это наша история, из которой эти страницы не вырвать, да и не следует вырывать — в поучение нам, живущим сегодня.
Не следует забывать и о религиозном фанатизме, также наделавшем немало бед. О времени, когда церковь срасталась с государственным аппаратом. «Имя божие» использовалось тогда отнюдь не в интересах очищения духа и спасения души, а как дубинка против неугодных, которые вызывали неудовольствие церковников не по религиозным, а по вполне «земным» мотивам.
Опасность двух этих крайних подходов жива и сегодня как почва для разного рода спекуляций.
С одной стороны, духовные последователи «разрушителей» стоят на принципах вульгарного социологизма (то есть корыстного, догматического «спрямления» сложных вопросов). Они склонны видеть во всем, что касается церкви — как в прошлом, так и в настоящем, — проявление мракобесия и бескультурья. На основании этого оправдываются безответственное отношение к сохранению памятников истории и культуры, оскорблению чувств верующих. В угоду сугубо «антицерковным» концепциям искажаются те или иные факты истории, замалчивается то позитивное, что привнесла церковь в нашу историю. Мы непростительно мало знаем о подвижнической деятельности многих деятелей русской православной церкви на поприще общеисторическом, деятельности, нередко судьбоносной для Отечества. В угоду схемам, не вмещающим живую плоть истории, мы вольно или невольно — когда как — замалчиваем имена и факты, без которых истинную картину прошлого представить невозможно.
С другой стороны, те, кто склонен идеализировать церковь, сознательно закрывают глаза на факты противоположного рода. Речь идет о дилетантизме, поверхностности современного «богоискательства». Этот дилетантизм приводит нередко к стихийно сектантским взглядам, культу индивидуализма, порождает страх перед реальной жизнью. Внешне это порой приводит к увлечению мистицизмом с «восточным отливом», когда за видимой экзотичностью скрывается, так сказать, двойной дурман религиозности как таковой плюс религиозности «нетрадиционной». «Глубина пустоты» во всех этих случаях нередко завораживает людей с неустоявшимся мировоззрением.
Конечно же, фоном, или, если угодно, питательной средой данной неустойчивости взглядов служит атмосфера формализма, тотальный дефицит самых разных форм милосердия. Человек как бы находит «экологическую нишу», в которой прячется от проблем современной жизни, самоустраняется от участия в их решении. Прав ли он? Важно не увлекаться сетованиями на «среду», на произвол бюрократов или на якобы невосполнимые пробелы воспитания и образования — они-то всегда восполнимы при желании. Всегда полезно помнить, что если уж зародилась в нас склонность к интеллектуальной лени и социальному бездействию, то она может иметь тысячи обличий, для распознания которых нередко требуются немалые «самовоспитательные» усилия, умение трезво взглянуть на свое место во времени и пространстве, в обществе.
Все это — и следование теориям «разрушительным», и впадание в религиозный мистицизм на бытовом уровне — следствия одной важной ошибки, большого теоретического заблуждения, до сей поры не избытого. А именно: путаницы в понимании церкви как социального института и понимание ее как воплощения религиозного мировоззрения. Когда происходит такое смешение, то, думая, что борются с мировоззрением, начинают бороться с его носителями и громить храмы. Недостаток аргументов в споре с религией «восполняется» насилием.
Но ни в коем случае нельзя забывать предостережений, которые в разных формулировках высказывались еще французскими просветителями. Суть их сводится к тому, что насилие над церковью во все времена в глазах верующих, да и просто порядочных людей, лишь увеличивает моральный авторитет церкви. Ореол мученичества своим сиянием поглощает действительные изъяны и «темные места» религиозного вероучения.
Если вдруг явного демагога начнут зверски избивать, стащив с трибуны, вместо того чтобы спокойно обезличить его аргументами, — первым движением души будет: заступиться…
Многие в последние годы все ощутимее стали сознавать, сколь губительно «валить в кучу» все связанное с церковью:
- и культуру,
- и архитектуру,
- и памятники письменности.
Дело-то в том, что ни сознание, ни творчество предков не могло быть все религиозным. Это аксиома, считаться с которой не желает только невежественный человек или же явный недруг.
Есть вещи незыблемые, без которых весь смысл существования и будущее вообще ставятся под сомнение. Жизнь отдельного человека коротка, как бы ни был долог его век, каким бы богатым, насыщенным ни был его личный опыт. И если то или иное поколение по той или иной причине вдруг решает отсечь все корни, все начать «с нуля», оно тем самым обрекает себя на горькие и запоздалые разочарования. Оно будет искать виноватых, «не предупредивших», оно будет неумело пытаться залечить открывшиеся духовные раны, некогда полученные исподтишка или «самострелом».
Говоря иначе, отказ от опыта прошлого равносилен тому, как если бы человек, решивший что-то написать чернилами на бумаге, принялся бы изобретать чернила и бумагу, бессмысленно потратив на это жизнь.
…В начале 60-х годов в Шанхае появился сияющий крестьянин из глухой далекой деревни. Он въехал в город на деревянном сооружении о двух колесах. Это был велосипед — плод его двадцатилетних усилий. Можно посочувствовать наивному изобретателю. Но достойны ли сочувствия бездумно отрицающие духовный опыт прошлого? Тем более что от этого «простого» отрицания до бесстрастного, а там и глумливого отношения к предкам и славным делам их — дистанция небольшого размера. А ведь во множестве известны случаи вандализма по отношению к памятникам истории и культуры, к могилам, и не только прошлых веков. И «действующие лица» — не всегда подростки. Метастазы беспамятства видны уже на нескольких одновременно живущих поколениях. Отсюда явственно следует: отсекая от себя прошлое, мы как бы программируем отсечение нас самих от наших потомков, причем потомков недальних. Мало кого такая перспектива оставляет безразличным. Но если уж и оставляет, то по очевидному недомыслию, полной «отключенности» от дел человеческих, прискорбной атрофии чувств.
В том-то для ныне живущих и проявляется обаяние церкви и мнимое обаяние религиозности, что это именно та сфера, где хоть и по-своему, но все-таки освещаются важнейшие вопросы бытия. Церковь делает это тем успешнее, чем меньше об этом заботимся мы. И тем экзотичнее, редкостнее и соответственно привлекательнее выглядит церковь на фоне дел, сотворенных «без сердца», на фоне таинственности, порожденной во многом многолетними умолчаниями.
Дальнейшее умолчание о делах современной церкви
С одной стороны, и дальнейшая потеря интереса к вопросам духа, с другой — могут привести и приводят к вещам абсурдным. «Белые пятна» со временем не исчезают, а, напротив, увеличиваются. Из «оборота» интеллекта, из поля зрения современников исключаются все новые пласты событий и фактов.
Но если даже не говорить о том, что ограниченность и упрощение в сфере образования и воспитания порождают ограниченность и упрощение во всех остальных сферах, если взять чисто фактическую сторону, то мы увидим примерно следующую картину.
Клишированное мышление не даст ответа на вопрос, как могло случиться, что первые труды Ломоносова были напечатаны в типографии Синода; чем объяснить появление особого креста для священников — участников Бородинской битвы? Находясь во власти навязанных схем, мы не можем внятно объяснить, как могло случиться, что многие поистине великие люди России, в том числе ученые-естественники, а среди них академик Павлов, были глубоко верующими людьми? И так далее, и тому подобное…
Не умея же объяснить то или иное событие или явление, мы предпочитаем делать вид, что его как бы не существует. Это умышленное умолчание охотно поддерживают те, кто в таком упрощении заинтересован, те, кто не хочет лишних вопросов, — догматик, бюрократ, корыстолюбец.
Между тем без участия или благословения церкви не происходило ни одно мало-мальски значительное событие в истории России, а во многие решающие моменты церковь всенародно воспринималась как носитель и воплощение национального духа, объединяющего народ в противостоянии внешним агрессиям. Это отчасти послужило объективной причиной отождествления церкви с национализмом, когда монархия — во многом через посредство церкви — неуклюже пыталась использовать для своего спасения здоровое чувство патриотизма.
Однако от нас, имеющих возможность взглянуть на давние события беспристрастно, не должны ускользать ни положительный нравственный опыт, накопленный за тысячелетие православием, ни созидательные начала. Этими же качествами обладало и обладает не замутненное предвзятыми толкованиями русское национальное самосознание. Именно оно оказало громадное влияние на принятое тысячу лет назад христианство, видоизменив его, духовно обустроив для «пользования» именно на Руси. Опыт тысячелетия, в том числе и опыт последней войны, показывает, что оно, самосознание русского человека, по природе своей направлено лишь на любовь, лишь на созидание. Потому и отторгает как ищущего корысть, так и вынашивающего злой умысел; как агрессивную безродность, так и ограниченный в своей белой ярости шовинизм.
Способность понять это, умение и желание отделять зерна от плевел, терпимость от беспринципности, духовность от подделок под нее, интерес к истории от спекуляций на исторические темы есть признак не только истинно интеллигентного, нравственного человека, но и настоящего гражданина — патриота.
Ответ на вопрос, как относиться к современной церкви, не может быть однозначным, не может быть одномерным. Но, пытаясь ответить на него, нельзя не учитывать сказанного без риска обречь себя на метания от одной полуправды к другой и в конечном итоге так и не избавиться от внутренней неудовлетворенности.
Мы — наследники своих предков.
И мы обязаны (в этом заключается один из основополагающих законов развития человека и общества), мы должны, переосмысливая что-то из духовного наследия, приумножать его в части нравственных ценностей, выработанных веками опыта. Не срезать безжалостно животворящий слой культурного гумуса, а кропотливо наращивать, беречь его. Отказываясь «от всего, что было», мы в колоссальной степени обделяем себя.